|
Мой сайт
| Статистика |
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
|
Главная » 2010 » Июнь » 9 » сбыча всех мечт" часть 2
10:37 сбыча всех мечт" часть 2 |
Меня и еще одного хорошо рисующего мальчишку посадили (в отличный денек, когда только купаться да загорать!) оформлять отрядную стенгазету.Глава 1. ДВОЙНАЯ ЗАСАДА
Натура я была с детства влюбчивая и чувственная. С Лолитой меня никто не сравнивал – Набокова тогда еще не читали, но определенный женский шарм во мне проявляться начал с пеленок, потом был перерыв на подростковость – дурнушество, а окреп шарм в мои 14 лет. Тем более, все условия для «чувства разбередить» – были. А именно: год за годом поездки в пионерлагеря на море, где девчонки сплошь влюблялись, охали, дрались с мальчишками, тем самым напарываясь на первые прикосновения противоположного полу. В смену, когда я закончила восьмой класс, в нашем первом отряде творилось что-то невообразимое: одна дама-переросток вообще бегала к местным пацанам на ночь, вторая, которая иногда ложилась спать на постель первой и в свои 14 имела мягкий, бесхарактерный бабский нрав, очень пышную грудь и сформировавшуюся круглую задницу, «принимала» у себя под простынею самого возмужавшего пацана из нашего отряда, у которого уже были золотые зубы. А постель та стояла рядом с моей.
Я, как полный лопух, понятия не имела, почему они там под простынею пыхтят и возятся. Да мне и не очень-то хотелось узнать – я понимала, что это что-то очень взрослое, чем они занимаются рановато, и мне хватало этого осознания. С мальчишками я не дралась из принципа. Мне это было чуждо. Я была все еще по-подростковому гордячка-отличница, которая считала ниже своего достоинства подобным образом себя вести. Девчонок воспитательницы поучали, что надо брать с меня пример. Мальчишки меня уважали. (Кстати, драться-щекотаться, щупаться и визжать я до сих пор терпеть не могу. И мужчины, которые себе позволяют подобным образом распускать в отношении меня свои клешни, как и языки с пошлыми намеками, всегда вызывали и вызывают во мне мягко говоря досаду).
В общем, раздражающих факторов было предостаточно. Те подруги, что с мальчиками не спали, стреляли глазками и вздыхали. Я ж чувствовала себя изгоем: как-то не получалось на кого-то глаз положить, кокетничать, заигрывать. Помог случай. Меня и еще одного хорошо рисующего мальчишку посадили (в отличный денек, когда только купаться да загорать!) оформлять отрядную стенгазету. Ну, рисуем, посапываем, как-то дружно, но натянуто общаемся. Он такой ничего себе: еще узковат в плечах, но стройные накаченные ляхи, сочные губы, шапка жестко-волнистых черных волос, выразительные глазки. Немного кукольный персонаж, но на неразборчивый девичий вкус – очень даже ничего…Ну, рисуем. И вдруг какой-то неверный жест – на! На наш плакат трудовой разливается бутылка пепси! И мы…дружно падаем со смеху. Почему произошла такая разрядка, почему ни я, ни он не огорчились, не заорали? Ну, кто б знал. Именно это ему во мне и понравилось – что я засмеялась. Что я – свой в доску пацан.
Понеслось. С его подоконника была стерта выжженная увеличительным стеклом в прошлом году надпись «Я люблю Аню» (красотка Анька уже второй южнолагерьный сезон водила Сашку за нос, то приближала, то отталкивала. Капризная и самовлюбленная была девчонка), и, соответственно, выжжена надпись «Я любою Свету».
Мистически настроенные девчонки брали спящего Сашку за руку и спрашивали, кого он любит. Он выдавал мое имя (насколько это правда – история умалчивает). Мы, нарядившись в национальные костюмы, пели для своих и для пришедших на концерт адыгейцев «Эльбрус красавец» и выплясывали лезгинку, в день Нептуна я танцевала восточный танец, чем окончательно повергла Саньку в бесбашенную влюбленность.
Мы с утра до вечера ходили, взявшись за руки. Из Тюмени приехала обеспокоенная Сашкина мама, чтоб понять, что с ее поздним сыночком ничего плохого не произойдет. Меня почему-то покоробило их панибратство: Сашка бил маму по плечу, здоровался с ней за руку. Непонятные, неискренние отношения. Мама увидела правильную меня, успокоилась – уехала. Нам с Санькой предки по такому влюбленному случаю сделали путевки на вторую смену. Идиллия продолжалась. Пора было начать целоваться.
Где? За густыми кипарисами у ограды лагеря (лагерь был в школе). С той стороны рос не менее густой орешник, поэтому мы были вне зоны видимости. Блин, сколько там было собачьих и не только фекалий! Но – выбора нет. И вот южный вечер, во всю моченьку трещат цикады, вокруг изрядно смердит, мы выискиваем пятачок, где можно не вступить в дермецо, если качнет, и пытаемся поцеловаться. Господи, какой же был облом! Ни ему, ни мне никто не сказал, что бывают там захваты губами, какие-то языки. Два юных придурка долго-придолго держат губы в чмоке и про себя негодуют, почему ж это так неинтересно и скучно – целоваться?! Но раз так делают все взрослые, значит, так надо. Саша все это время терпеливо держит меня за талию. В общем, все счастливы, что это таки произошло.
В «пересменку» едем на Домбай – горный курорт, где можно увидеть лыжниц в бикини и надышаться самым лучшим в мире суперкислородным и суперчистым воздухом, продлить себе таким образом жизнь. Где-то в степях Кубани в автобусе я засыпаю от духоты, от которой не спасают стены абрикосовых деревьев по обочине дороги – Санька чуть ли не восемь часов держит неподвижно затекшую руку, к которой я прислонилась. В общем, все трогательно. В палатках Домбая ночью тоже все отлично-невинно. Просто никто не знает, как это делать винно. Просто на улице так магически красиво мотыльки атаковали фонари, что гораздо интересней смотреть на эту желто-черную вьюгу, чем как-то там неуклюже пытаться обниматься на вялопружинистой постели.
Вторая смена проходит не менее идиллически-тупо. Нам завидуют одноотрядники. Один вьюноша со слезами скорби признается, что на месте Сашки должен был быть он, но он не решился вовремя признаться мне в чувствах – и вот его опередили…а пацан был самым живым и жгучим из всего отряда. Но я, правильная девочка, дала ветренику-интригану гордый отпор. Тем паче для меня круче Сашки не было: он же был отрядный барабанщик, и так четко и быстро лабал палочками по бубну! А я еще в седьмом классе в своем дневнике писала (откуда берутся такие мысли у малюток? Думаю, из антропоморфной мансийско-шаманской памяти – не иначе), что для меня в музыке важнее всего ритм, и в жизни – ритм. И восхищалась ломаными синкопами Шостаковича и …четкостью Сашкиных палочек…
Все однажды кончается. После второй смены я уехала в Заводоуковск, Санька – в Тюмень. Началась учеба. Слали друг другу восторженно-слезливые письма, он выслал фотку, где ему лет 11. Во балда! Нафиг мне такой, хоть и кукольный, малютка – что я подружкам буду показывать?! Окончательно меня добил его приезд ко мне в гости. Да, я мучалась от осознания того, что я по-прежнему, как в детстве, непостоянна и ветрена, что за месяц-полтора уже начала подзабывать свою любовь, остыла. Что вообще, получается, любить не умею!.. Но то, что сталось с моим Санечкой – было невыносимо! На его дурнеющем-грубеющем от возраста личике (а это был тот самый тип, когда куколка-подросток превращается в низкорослого, зажатого, с безвольным подбородком и нечистой кожей юнца)…меж бровей вскочил огромадный гнойный фурункул! Все! Любовь умерла! Я еле скрывала подступающую тошноту, увидев своего недавнего возлюбленного… Вот такая двойная засада: «поцелуи» и фурункул. Вот такой неловкий опыт влюбленности.
…Я перестала писать Саньке. Спустя совсем немного времени, увлеклась кудрявым одноклассником соседки. Так же быстро к нему остыла. Но уже простила себя: что ж, если я такая непостоянная! Юноша пытался покончить с собой – кинулся под машину, но в последний момент испугался. Потом меня до дома провожал самый крутой парень в школе, красавец с волевым подбородком и похотливыми глазками. Этот пытался на одной вечеринке меня как-то слюняво облобызать – и здесь меня чуть не вырвало. Он говорил, что ему нравится моя чистота, гордость и нетронутость. С восторгом слушал, как я играла ему Шопена и Бетховена. Но моя мама, почуяв, что это кончится тронутостью, пресекла его ухаживанья. Тем более,что она была завучем, и вся школа ее боялась. После я втюрилась в соседа напротив, часами по ночам сидела у окна и ждала, когда он выйдет на балкон. Он выходил, я вздыхала, сердечко сжималось…Потом оказалось, что он выходил смотреть в окна моей подруги Наташки, соплИ, которая была младше нас на три года, но вымахала глазастой и длинноногой. А меня, оказывается, все это время любил другой мой сосед. Однажды это выяснилось. Его звали Серега. Это была та самая нелепая первая моя любовь, больная, нервная садо-мазо, которая покалечила мою душу, заставила неверно относиться к телу, оставила клеймо на всей дальнейшей моей биографии... В душевные раны подлили яду и … Сашкины родители. Как это было – в следующей главе…
Глава 2. САДО-МАЗО.
Как-то моя подруга по переписке из немецкого городка Фюрстенвальде выслала мне картинки с актерами зарубежного кино. Актеров в те времена я в фильмах видеть не могла – совковый кордон не пропускал заграничную заразу, но на картинках из тетенек понравилась некая Джина Лолобриджида, а из дяденек…эх, имени не запомнила! Но я решила, что это будет мой идеал мужчины: светлые гладкие – челочка набок – волосы, черные брови, маленький аккуратный носик и…о, прелесть! – ямочки на щеках. В общем, типичный тип «гитлерюгенд». Вот такого типа и был Серега. Я любовалась точеными его чертами, но как-то активно мне не нравилось, что штаны у пацана свисают с полненького зада, вечно соплив был этот футболист и глаголы по-деревенски произносил с очень мягким диалектным «ться» в конце. Дерёвня! Но после его десятого – моего девятого класса Серый резко похорошел: и штаны сели ладно на кругляши ягодиц, и сопли исчезли, и гнутые дугой брови взлетели высоко-шарманисто. Выяснилось, что уже два года парень по мне вздыхает, но боялся признаться. Слишком уж недоступно-зазнаисто я держалась.
И вот все лето, каждый божий вечер мы катаемся до железнодорожного моста на велике, прячем велосипеды под насыпь, и долго стоим-болтаем на мосту над шпалами, ненавидя мошек и провожая закат. В ночь на мой отъезд в очередной пионерлагерь, на сей раз в Одессу, грубовато-сильные руки Сереги хватают меня, сжимают до колик и его красиво очерченные губы…мама дорогая! Так вот каким должен быть поцелуй!!!.. Всю дорогу до Тюмени, потом в поезде на Одессу я грежу этим ощущением – яростным, страстным, кусачим захватом его губ…
Десятый класс прошел под знаком Сереги. Мозговитый Серый без труда поступил в тюменский строительный институт. Каждые выходные приезжал домой. Наша улица была практически односторонней, через ров и насыпь для федеральной дороги – еще один ров, а потом – густой смешанный лес. Мы с Серым помыкались по автовокзальным скамеечкам, навещали пустую милицейскую будку. Но становилось невыносимо холодно. И Серега – золотые руки вырыл землянку на подходах к лесу. Так было здорово смести сугроб, открыть люк, дождаться, когда Серый принесет из лесу хворосту, и греться – млеть от потрескивающей буржуйки и объятий миленького, любоваться на то, как он ловко управляется с прутьями-огнем (ничего не знаю красивее, чем мужские руки, разжигающие огонь…) А потом еще долго вдыхать запах угля и огня, которыми пропитались шуба и одежда. Правда, отношения наши нельзя было назвать гармоничными. Не помню, с чего начинались потасовки, но всегда доходило до того, что мой любезный до боли заламывал мне руки, мы барахтались, а после страстно лобызались. Видимо, мы бессознательно нашли друг-друга: садо-мазо.
После я жутко страдала, что у нас все так странно: ведь я никогда не дралась с мальчишками, никогда никто мне не делал физически больно, а здесь – до слез, а после…И сегодня я не в силах анализировать эту нашу любовь. Эт что-то стихийно-зверинное, не иначе. Причем без секса. Может, Серега и бесился от того, что не мог себе позволить…Ведь позже он признался, что я для него была какой-то барышней из прошлых веков, чистой девочкой, мечтающей о принце и балах. Ну и чего было барышне заламывать руки?! Снова неловкость юности. Грубая неловкость. И одновременно неимоверно страстная неловкость. В отсутствии пылкости ни Серого, ни меня уличить было невозможно.
А после, к концу моей учебы в школе – его первого курса…Серого затянул общаговский разврат. Это было неизбежно. И, будучи юнцом честным, он признался, что «кувыркается» в Тюмени с другой. Что у нее огромная грудь, и он понял, что во мне ему этой груди и не доставало. Ну, у Серегиной мамы была грудь просто огроменная, а мужчины, как правило, выбирают дам, похожих на матерей…Из-за груди! Значит, все это была голая страсть, и ничего от душевной привязанности?! Судя по всему, так…Я – Наташа Ростова, увлекшаяся порочной страстью к похотливому самцу…Горе мне!
…И вот я, нашившая из розовенького ситчика модных полупрозрачных кофточек-юбочек, натерев бледненькие щечки румянами, подведя глазки-стрелочки, беленькая лента-повязочка в волосах, беленькие туфли-лодочки (мечта старпера-шестидесятника!)>…отправилась поступать в Тюмень в училище искусств на фортепиано. С разбитым сердцем и желанием отомстить всем сиськастым стервам.
В первые же дни моего пребывания в Тюмени, я вдруг поняла, что в этом городе
так много мужчин, которых интересует моя скромная персона, что у меня закружилась голова! Видимо, привлекали не столько мои аккуратные миниатюрные формы, сколько провинциальная наивность и природная простота-открытость. Благо, я в период вступительных экзаменов жила на квартире с высокой мужловатой второкурсницей из нефтегаза, которая все попытки приставаний ко мне очень легко парировала. Помню, какой-то юбилей Тюмени. Ливень, как из ведра. Прячась в арке Дома обуви, играет очень крутая по тем временам рок-группа. Я прыгаю под зонт к какому-то радующемуся юноше и ловлю на себе его восторженный взгляд. Моя подруга, несмотря на мольбы юноши, скорее меня уводит. Потом за мной волочится гражданин Баку, который не понимает половины моих слов, но такие искры сыплются из его глаз, которые обращены в область груди под прозрачненьким ситчиком. «Ага! И моя грудь может нравиться» – свирепствую я, но на всякий случай даю ему неправильный номер квартиры. Он ждет у моего дома с цветами часов пять – подруга наблюдает в окно. Блюдет.
Я поступаю в училище. Проходит одинокий год. Мы с мамой снова едем на юг, там я уже работаю техничкой, за хорошенькой мной волочатся и лагерные и местные (один знаменитый тюменский актер, работающий в нашем лагере грузчиком: «Наяда! Нереида!»), я даже пытаюсь завести роман с похожим на Серегу, добрым и глуповатым пловцом из Краснодара. Мама в истерике стучит в окно палатки, боясь, что парень меня изнасилует. Теперь-то я понимаю ее страх, а тогда было даже смешно: чтоб я позволила себе секс до свадьбы?! Да ни за что! Я уезжаю в Тюмень, парень пишет мне письма на албанском – я не выдерживаю его абсолютной безграмотности, отвечать бросаю.
И тут на безрыбье ко мне приходит бредовая идея: а не навестить ли пионерлагерьного Сашку? А вдруг да что-то встрепенется – взыграет, а вдруг идиотизм позднего детства перерастет в совершенство юности? И я стучу в знакомую дверь. Он открывает. Полный столбняк. Потом фраза: «Я все эти годы ждал, что ты придешь»…Сашка не соврал. Однажды он пытался влюбиться в одноклассницу, но понял, что не может. Вот кто меня неприветливо встретил, так это его родители. Им не понравились мои румяна, мой уже тогда отвязно-нефорский видок: начес, футболка с напечатанными художниками иероглифами, наши с Сашкой закрывашки и растрепанности, когда выходили пообедать-поужинать. По их мнению, хорошие девочки так себя не ведут. И Сашка, сбитый с толку воспитанной во мне Серегой пылкостью, решил, что не все так невинно. И даже пытался…Было обидно. Естественно, я ему ничего не позволила. После свадьбы – и точка. Но ни на сей раз уже настоящие поцелуи с Сашкой, ни его бахвально накаченные бицепсы-трицепсы, ни его какие-то тупо-прямолинейные для меня тогдашней речи-понятия меня не вдохновили на подвиг «занововлюбленности». Это был слишком чужой мне человек, это была отчаянная попытка заглушить боль, причиненную мне Серегой, попытаться забыть его. Да и Сашкины скованные лобзания по-сравнению с Серегиным неистовством…Сашку забрали в армию в Москву. Я прилежно писала ему письма, надеясь на то, что таки его порядочность возьмет свое, я буду хотя бы уважать этого человека, я его дождусь…
И вот однажды всех моих однокурсниц одна тюменская красотка Людка зовет к себе на день рожденья. Всех, кроме меня. Мои любящие меня подружки, вздыхая, что предали, признаются, что таки пошли на этот день рожденья. Там узнали, что, оказывается, приглашать меня не посоветовали родителям этой девицы…Сашкины родители! Тюмень-то – город маленький! Я-то у Санькиных стариков была гулящей, развратной девицей, отвязой-нефоркой! Господи, как мне в мои 18 лет было больно и обидно! Эта девица-тупица была зубрилкой, а я блистала на музлитературе! Я не только, как она, красавица, но и умница, и я не гулящая! И думать такое обо мне! Во мне все оборвалось. В истерике пишу письмо Саньке в армию «оставайся со своими погаными предками, лавочка с товаром!», и – ненавижу весь мир, и – на дискотеках так наяриваю рок-н-ролл, что вокруг меня выстраивается восторженно аплодирующая толпа…Ни-ког-да не позволю в этом возрасте быть настолько одинокой моей дочери. Если б тогда со мной была любящая мама – все б было иначе…Но родители были так привязаны к своим садам-огородам, что не захотели, хоть им и предлагали, менять наш городок на Тюмень, и меня забросили одну в это поганое и ненавидимое мной болото…
|
|
Категория: Новости |
Просмотров: 670 |
Добавил: sublete
| Рейтинг: 0.0/0 |
|
|
